а стоит. Он не помнил, как встал, но понимал, что сейчас будет. Понимал это по решительному тону Мальцера, по его неестественному спокойствию. Понимал, зачем Мальцер пригласил его к себе: чтобы не оставить Дейрдре в одиночестве. Харрис помнил, как Франкенштейн тоже шагнул за пределы дозволенного, сотворил жизнь и заплатил за это собственной жизнью.

Мальцер, высунув голову и плечи в окно, завороженно смотрел вниз. С порывами ветра до остальных доносился его голос — как будто издали, словно между Мальцером и миром живых уже разверзлась глубокая пропасть.

Дейрдре не двинулась с места. Из зеркала на Мальцера смотрела равнодушная маска. Несомненно, Дейрдре тоже все поняла, но никак этого не выказывала, разве что движения ее сделались до невыносимого медленны. Такие танцы танцуют под водой. Такие танцы являются людям в кошмарах.

Конечно, несправедливо ставить ей в вину бесстрастное выражение лица — ведь лицо ее не способно выражать ничего, кроме бесстрастия, — но она смотрела на происходящее столь равнодушно…

Никто из них не рискнул шагнуть к Мальцеру: одно неверное движение — и он бросится вниз. Оба молча слушали его задумчивый монолог.

— Мы, создатели противоестественной жизни, обязаны освободить для нее место; это непреложное правило, и оно действует независимо от нашего желания, ведь в случае успеха существование творца окажется невыносимым. Нет, милая Дейрдре, ты не можешь мне помочь. Я попросил тебя о том, на что ты попросту не способна. Такой уж я тебя создал. Ты живешь, чтобы выполнять единственную функцию, а я попросил тебя не делать этого. Не делать того, ради чего ты существуешь. Я знаю, твое предназначение уничтожит тебя, но в этом нет твоей вины. Вина целиком на мне, и я больше не стану просить тебя отказаться от выступлений в эфире. Знаю, ты попросту не способна так поступить, ведь в этом смысл твоей жизни. Но я не могу жить, глядя на тебя. Я вложил все умения, всю душу, всю любовь в последний свой шедевр и не желаю видеть, как его уничтожат. Не могу смотреть, как ты делаешь то, для чего создана, и убиваешь себя, потому что я лишил тебя права выбора. Но прежде, чем уйти, хочу, чтобы ты поняла.

Не переставая смотреть вниз, он высунулся дальше, и голос его, отделенный от комнаты стеклянным барьером окна, теперь звучал замогильнее прежнего. Мальцер говорил холодно, бесстрастно, и невыносимые его слова смешивались с завываниями ветра и далеким гулом мегаполиса и фильтровались оконным стеклом, утрачивая едкость, остроту и мучительную боль. — Пусть я трус, пусть я бегу последствий своего поступка, но не могу уйти, зная, что ты ничего не поняла. Это еще хуже, чем думать о твоей неудаче, думать, с каким смятением ты узришь восставшую против тебя толпу. То, что я говорю тебе, милая Дейрдре, вовсе не новость; думаю, ты все прочувствовала, хоть и не желаешь того признавать. Мы настолько близки, что не умеем лгать друг другу, и я легко распознаю твою ложь. Мне известно о болезненной опухоли, зреющей в твоем сознании. Ты недочеловек, милая Дейрдре, и ты это понимаешь. Как бы я ни старался, ты навсегда останешься недочеловеком. Из чувств, связывающих тебя с человечеством, сохранились лишь зрение и слух, а я уже говорил, что зрение — самый бесстрастный из наших органов восприятия, развивающийся позже остальных, и ты… ты балансируешь на грани безумия. Ты — всего лишь чистый разум, анимирующий металлическое тело. Пламя свечи в бокале. Дунет ветер, и нет тебя. — Помолчав, он продолжил: — Не допускай, чтобы люди окончательно уничтожили тебя. Когда они восстанут, когда поймут, что ты еще беспомощнее остальных… Жаль, Дейрдре, что я не сделал тебя сильной. Попросту не сумел. Моих умений с избытком хватило, чтобы изготовить тебе это тело, с пользой для тебя и для себя… Но не для того, чтобы сделать тебя сильной.

Он снова умолк. Смотрел вниз, ненадежно балансируя на подоконнике, высунувшись больше чем наполовину, придерживаясь рукой за стекло. Харрис мучительно соображал, что же делать — любая попытка удержать Мальцера могла оказаться как спасительной, так и фатальной, — а Дейрдре по-прежнему плела золотую паутину, медленно и неуклонно, рассматривая в зеркале свою бесстрастную маску.

— Одного лишь хочу, — донесся из-за окна голос Мальцера. — Прежде чем все кончится, хочу… чтобы ты сказала правду, Дейрдре. Мне будет спокойнее, если узнаю, что я… сумел достучаться до тебя. Поняла ли ты смысл моих слов? Поверила ли? Ведь если не поверила, тебя уже не спасти. Но если признаешь, что усомнилась, — а я уверен, что так и есть, — я пойму, что не все еще потеряно. Скажи, ты солгала мне, Дейрдре? Ты хоть представляешь, насколько… насколько неполноценно мое творение?

Тишина. Затем тихий, почти неслышный ответ. Казалось, голос Дейрдре рождается в воздухе — ведь у нее не было губ, способных облечь домыслы Харриса в безусловные образы.

— Ты выслушаешь меня, Мальцер? — спросила она.

— Да, я подожду. Продолжай. Да или нет?

Плавно опустив руки, она тихо отвернулась от зеркала и теперь смотрела в сторону окна, едва заметно покачиваясь и позвякивая металлической броней.

— Я отвечу тебе, но едва ли односложно. Ни да ни нет. Но ты же знаешь, что не могу стоять на месте, мне нужно кое-что сказать тебе, Мальцер, а во время разговора я привыкла прохаживаться по комнате. Ты не выпрыгнешь? Позволишь мне двигаться?

— С такого расстояния ты не сумеешь мне помешать, — кивнул он далеко за окном. — Только не приближайся. Итак, что ты хотела сказать?

Она сделала несколько шагов вдоль стены, текучих, словно речные воды. На пути стоял столик с сигаретницей, и она осторожно сдвинула его в сторону, избегая резких движений и по-прежнему глядя на Мальцера.

— Напрасно ты назвал меня недочеловеком, — начала она с легкой ноткой негодования в голосе. — Вскоре я докажу, что ты не прав, но сперва должна кое-что объяснить. Пообещай не прыгать вниз и выслушать меня. Твои аргументы не лишены вопиющего изъяна. Я не Франкенштейнов монстр, не создание из мертвой плоти; я самостоятельное живое существо, и ты не создал жизнь, но лишь сохранил ее. Я не робот, повинующийся заданной программе. Я свободна и независима, Мальцер, и я человек!

Харрис немного расслабился: Дейрдре явно знала, что делает. Он понятия не имел, что у нее на уме, но чувствовал, что надо подождать. Да, сперва ему показалось, что Дейрдре превратилась в бездушный автомат, но теперь он видел, что это не так. Он смотрел, как она вновь подходит к преградившему путь столику и склоняется над